Воспоминания НКВД И СМЕРШ
07:26 12.12.2023 16+
Воспоминания НКВД И СМЕРШ
Шишканова Алексея Михайловича
Часть 1
Родился 24 мая 1924 года в деревне Карьга Краснослободского района Мордовской АССР. В 1931 году переехал жить в Москву. С 1938 года, оставив учебу в школе после 8-го класса, работал на 22-м авиационном заводе имени Горбунова в Филях,был учеником мастера, потом — слесарем (в цехе сборки штурвалов). В октябре 1941 года был призван в армию. Служил в запасном полку, через три месяца направлен в состав 13-го пограничного полка войск НКВД СССР. В его составе участвовал в Ржевской операции и в боях под Смоленском, затем — в боевых действиях на 3-м Белорусском фронте (освобождение Белоруссии, Литвы, Восточно-Прусская операция), в декабре 1945 года — в высадке десанта на Курильские острова. Находился в снайперской группе. В 1950 году демобилизовался в звании старшины. Награжден орденами Славы 3-й степени, Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, медалями «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
ДОВОЕННАЯ ЖИЗНЬ
Я родился 24-го мая 1924-го года в Мордовии — в деревне Карьга, расположенной в Краснослободском районе. Отец мой, Шишканов Михаил Петрович, 1904 года рождения. У него, насколько я знаю, имелось четыре брата — Григорий Петрович (1910 года рождения) и Василий Петрович, оба, конечно же, - Шишкановы. Дядя Гриша, разумеется, уже умер к сегодняшнему времени (иначе ему бы перевалило сейчас за 100 лет). Когда мы в Москве жили, а я тогда еще совсем маленьким сопляком считался, он к нам приезжал. Он — кадровый военный, участвовал в боях на Хасане и за это дело, кажется, орден Ленина получил. На Дальнем Востоке, в городе Владивостоке, он женился и к нам приезжал. Но больше я с ним не виделся. Он, по-моему, до майора потом дослужился в армии, участвовал, как и я, в Великой Отечественной войне. Он, помню, такой здоровый ходил, высокий, а я — какой-то весь щупленький.
В армии мой отец служил кавалеристом. Он был в Конной армии и потом, как помню, все рассказывал, как то там, то сям служил, рубил слева и справа на коне. Участвовал он когда-то что-то вроде в борьбе с басмачами, а в последнее время служил в Мордовии. В 1927-м году он демобилизовался, когда мне исполнилось всего только три года. Потом он развелся с первой женой, моей матерью, и женился на другой женщине, с которой уехал в Москву. Там он окончил Промышленную академию (из нее вышли многие знаменитые люди, даже жена Сталина Надежда Аллилуйева), потом стал партийным работником. Вообще папа коммунист ярый очень был. Позже он стал работать на 22-м заводе имени Горбунова в Москве — секретарем парторганизации в цехе лонжероновой сборки.
Между прочим, до войны отец сидел по известной политической статье 58-б. Мы тогда уже жили в Москве с ним. Но мачеха моя, сильная женщина, простояла два с половиной года в очереди к всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину. Я тогда еще не работал: совсем пацаном, считай, рос. И она, в общем, до конца достояла и поехала в тюрьму. Его после этого освободили. А посадили его вот за что. Так как он был членом профсоюзного ЦК, его отправили в Свердловск в командировку. И он там посмотрел на такое дело: что трамваи вплотную к столбам подходят. А люди же на подножках висели! И вот он на большом партийном собрании прямо и сказал с трибуны, что столбы людей с трамваев сшибают. А вечером за отцом уже приехали. Пришли. Разговор, как известно, короткий: «Шишканов здесь живет?» «Здесь». «Собирайся». Так его забрали и без суда и следствия посадили. И он сидел в тюрьме. Помню, прихожу домой, а мачеха мне и говорит: «Отца твоего забрали!» Когда он вернулся, то рассказывал обо всем. Как-то он мне говорит: «Пошли со мной в баню». Ну и я с ним пошел. Тогда никаких ни душей, ничего этого не было. Я смотрю: у него там - глубокие следы. А Валька, мой брат, шустрый был. Спрашивает: «Папа, что это такое?» А я вижу, что это синяки. Потом, когда гости приехали, он рассказал им, мужикам этим (мы-то пацаны совсем): как там это произошло, как от него допытывались. А был у него один друг, который на 95-м, кстати, тоже авиационном заводе (они компаньонами считались с 22-м) работали. Ну тот по профсоюзной линии что-то делал. Ну и так далее. В общем, короче говоря, он рассказал этому своему приятелю, как там с людьми обращались, как их водили. Раньше не то что сейчас кормили заключенных — пошли все жрать, и все. Отец рассказывал про это: два-три человека пустили поесть, потом — еще и еще. Водили, в общем, по четыре человека охранники. Вот такая обстановка была в тюрьме в то время. А сидели они в Подмосковье. Там располагалась какая-то тюрьма для политических заключенных. Ну а потом, перед войной, выпустили его благодаря мачехе. Правда, для того, чтобы он оказался на свободе, она долго собирала документы. Потом он вышел и снова стал на 22-м авиазаводе работать. Но никакую реабилитацию не проходил. Раньше я и такого слова, как реабилитация, не слышал. Правда, мне это тогда, как говорят, шло-ехало.
Пострадал до войны в связи с этими моими репрессиями не только отец. С ним-то все хорошо обошлось — его вернули. А вот отца моего друга Бульдога (таким было его прозвище во дворе), звали которого Олег (фамилии его я не помню), забрали, да так — и с концами. Но его, понимаешь ли, в чем дело, практически ни за что арестовали. У него стоял дома телефон. И он провод этого телефона под пол убрал. Сам он был полковником, где-то служил в штабе, являлся нашим соседом. И кто-то доложил на него, что он держит связь с интервенцией. Ну и приехали специальные люди, разбомбили все у него, а ему самому руки, понимаешь, скрутили и увезли его. И ничего там на месте не оказалось! Просто с полу скрутили кабель телефонный. И вскрыли, что нет там никаких соединений. Но он так и не приехал. И сын Олег с фронта потом не вернулся.
По отцу у меня было два брата и сестра: Валька, Мишка и Ленка (она, правда, уже во время войны родилась).
Первое время после развода родителей я жил с матерью в деревне Карьга, где она вышла на шестерых неродных детей, то есть, вышла замуж за мужика, у которого уже шесть ребятишек имелось. Вообще-то говоря, из Карьги родом моя мать, а отец — из Шишкановки, где Шишкановых было полно, - там, помню, кулачные бои проходили. Девичья фамилия моей матери - Фенайкина. Ее отец, мой дед, - цыган по национальности. И мать-то, получается, выходит, тоже цыганкой являлась. После второго замужества она стала Немоляевой. Насколько я знаю, у матери существовало два брата. Одного ее брата впоследствии посадили за антисоветскую пропаганду. Он так в тюрьме и умер. Она сама мне потом рассказывала. А был у нее еще один брат — дядя Ваня, работавший высоковольтником. Тот в Свердловске жил и работал. Так он по глупости погиб: полез на высоковольтную линию устанавливать на «стаканы» защитные системы, когда в это самое время кто-то на подстанции рубильник включил. Контакт сгорел. Я когда в Омск после войны ездил, она мне про все это рассказывала. По матери у меня было две сестры, две девки, но про их продолжение рода я сейчас ничего не знаю.
Первое время после развода родителей я жил с матерью. Она сказала мне: «Лешка, пойдем со мной!» И я так жил, наверное, с ней года три. А потом произошло следующее. Захожу я в хлев и вижу, значит, такую картину. Отчим лупит в хлеву мать мою. А там оглобля стояла, кусок деревяшки — из дерева березового. Я, семилетний пацан, беру эту оглоблю и кидаю в него. Она попадает ему по голове. Он сваливается, потом очухивается. И я ночью в двенадцать часов бегу к дедушке за 12 километров, чтоб отчим меня не ударил и не бил. Прошел, помню, даже через кладбище. Было страшно очень!!! И прибегаю к деду ночью в два часа. Это в семь лет-то! Прибегаю, значит, и говорю: деда, вот такое-то и такое-то дело. Он говорит: «Иди ложись спать!»
Дед, вообще-то говоря, был старый коммунист и в Гражданскую войну что-то возглавлял там. По профессии он - печник: ходил по домам и печки делал. Он так и умер после печки: сделал свое дело — и отошел в иной мир. А бабушка, жена этого моего дедушки, считалась хорошей знахаркой в наших местах. Что ты! Она славилась по этой части на всю деревню. У меня как-то, помню, чирий вскочил. Она дала пшена, приказала бросить через плечо. И все прошло. Это у меня получилось, когда я простудился. И три-четыре головы выскочило. Так бабушка все заговорила у меня. И больше никаких чирьев у меня не было после этого.
А когда я прибежал тогда ночью к деду и выспался, он меня на утро спрашивает (спать я полез к нему на печку в полубок): «Лешь, что случилось?» Я говорю: «Вот так и так, деда». «Ну, больше туда не ходи», - говорит он мне. И вот после этого он сказал: «Я тебя отвезу в Москву!» И он, пока я какое-то время с ним пожил, отвез меня в Москву. И вот с тех пор я с семи лет там находился с отцом. А дальше что было у меня?
В детстве я очень хулиганистым парнем рос. Меня все куда-то тянуло. Помню, когда открыли впервые в Москве метро, мы, пацаны, все кинулись туда: начали, короче говоря, там кататься. Проверяли все не контролеры, а милиционеры. Ну мы ныряли туда: взрослые идут, а мы тут же рядом где-то спрячемся. Интересно так жизнь наша шла. Кроме того, катались на трамваях, садились на эту, значит, «колбасу». Тогда с этим как-то посвободнее было. Помню, было у меня в детстве такое занятие — я набирал во дворе кошек в мешок и ими бабушек и теток пугал. Мы тогда на четырехэтажном доме жили. Трубы в нем - такие большие. Бывает, соберемся с пацанами, говорим: «Ну что, ребят? Попугаем баб, старушек?» Тогда мы, значит, набираем в мешок этих кошек и идем на крышу. Берем одну кошку и бросаем через трубу. Она вылетает оттуда с таким диким воем. Какая-то бабка идет и причитает: «Ай-ай, бешеные кошки». Потом идет дальше, все оглядывается. Только другая бабка появится — мы вжжж, и эту кошку бросаем. Вылетает она, значит, оттуда. Потом взрослые разузнали про это дело. А мы на чердаке, ребята, все играли. И один мужик нам запретил это делать.
А однажды от отца мне очень сильно попало за мой хулиганский проступок: за то, что я получил в дневнике двойку и запись, что поджег в классе кабель. Но понимаешь, в чем тут дело? У нас в классе специально были сделаны деревянные розеточки, в которые подключались кинокамеры. Я стал бегать по партам, замкнул в розеточке случайно эти голые провода, они не разомкнулись: спаялись, короче говоря. От этого в результате стали гореть провода. Искры летят, туда-сюда. Они же под напряжением были! Ну и я закрываюсь. Потом прибежали люди, оборвали провода, школу спасли. «А кто это сделал?» - спрашивает учительница. Девки тут как тут: «Шишканов! Лешка! Он лазил, бегал по партам» Ну я и на самом деле все это сделал. После этого в моем дневнике появилась запись: «Спалил класс, сорвал урок...» Старшей учительницей у нас была Евдокия Сергеевна. Она очень любила меня за мои хулиганские действия. А хулиган я считался, конечно, страшный! Ну и я пришел домой, портфель бросил и все такое. А девчонки, оказывается, следом за мной шли. Ну и когда они повстречали мою мачеху, то ей сказали: «Евдокия Сергеевна написала ему в дневник, что школу поджег и так далее». На следующий день отца вызвали в школу. Ну а я гулял как раз в это время во дворе. Как увидел отца возвращающимся со школы- так сразу бежать со двора-то. Думаю: «Ну ладно». Стал меня домой звать брат Валька. «Или, - говорит, -Лешка, тебя отец зовет». Говорю: «Да я не пойду!» «Пойдешь! - отвечает. - Он сказал, чтоб ты немедленно явился». Ну а я-то вырвал лист записи в дневнике, где плохо про меня написала учительница. Но девки-то сказали ему через мачеху: ему Евдокия Сергеевна, мол, такое-то и такое-то записала. Он у меня вытащил из портфеля дневник. Смотрит: а листа-то нет, он вырван. Это его еще больше разозлило. Вот, гад, - он сказал. А у меня был друг Олег, звали его все Бульдог. Вот мы с ним гуляли. Потом он на фронте погиб. А его отца посадили и так он не вернулся из мест не столь отдаленных. Но притащили меня тогда домой не сразу.
Значит, я после этого убежал в парк в Фили к такому Бабаю — деду-татарину, которой детишек на ослике катал. Вот я, значит, пришел к нему тогда. Говорю: «Деда, я тебе буду помогать, ты только меня никуда не отправляй отсюда». «Да ладно!» И так я там просидел три дня. А меня ищут уже три дня! Потом приехала милиция и меня забрала. Отец уже дома был. Захожу. Отец и говорит: «А ну давай иди садись. Где твой дневник?» Я говорю: «В сумке!» «А ну-ка давай его сюда». Разворачивает дневник, потом строго так спрашивает: «А где листок? Тут же Евдокия Сергеевна тебе писала...» «Не знаю!» «Врешь! - говорит. - Сукин сын, признавайся, куда дел?» Говорю: «Я его сжег, папа, там плохо про меня было написано, что я школу чуть ли не спалил». И на краю дивана сидел, а отец в центре. Я же — у изголовья. «Ах, гад, - воскликнул отец, - ты не знаешь!!!» И как начал этим дневником всего меня «целовать», и в результате весь дневник растрепал о мою башку. Я присел еще, помню. Тогда он пендаля вдобавок мне отвесил. Рядом как раз мачехина швейная машинка, ножная, стояла. Я под эту машину влетел, а вылезти уж никак не мог. Спрятался, короче говоря,там. Он по машинке не бьет: иначе ноги себе собьет. И я так сидел под этой машинкой. А Валька, стервец, видит, что такое дело, взял да и убежал на кухню и как начал подначивать. Но потом я из под машины все-таки выбрался. На следующий день папа пошел в школу вместе со мной. «Евдокия Сергеевна! - сказал он моей старшей учительнице. - Вот этого подлеца никуда не выпускай. Пусть учит уроки в присутствии вас». Она ему и говорит: «Михаил Петрович, а у меня времени свободного тоже нету, чтоб вашего сына воспитывать. Уж вы, пожалуйста, беритесь сами за него. А у меня их таких вон сколько!» А тогда в школьных классах по 30-40 человек училось.
Ну и в результате получилось, что во время учебы в восьмом классе, когда мне 14 лет всего было, я школу бросил и пошел работать. Учился я, кстати, в школе № 72. Устроился я на 22-й авиационный завод имени Горбунова, который находился все в тех же Филях. Отец там работал секретарем парторганизации лонжеронового цеха. И устроил меня он туда. Сказал: «Или работай! Не х...й учиться, иначе в бандиты попадешь». Ну и стал я работать. Я был сначала учеником, потом — слесарем-сборщиком по установке авиамоторов. Это был цех № 1 по сборке штурвалов. Там «Илы» уже выпускали. Был у нас мастером такой дядя Сережа Кнопов, который имел к тому времени уже орден Ленина (высшая награда СССР). Вот такой дядька был! Он, кстати, первым этот орден на заводе получил. Так я на этом заводе работал до начала войны сначала учеником его, а потом, когда из учеников вышел, пошел в 7-й цех к Васильеву работать. Это он, Кнопов-то, добился, чтобы меня взяли в сборочный цех по установке моторов. Ну я сам-то шустрый был тогда! Наш завод — это, можно сказать, великое детище России. На нем выпускали 12-моторный знаменитый самолет «Максим Горький». Он считался, вообще-то говоря, предприятием мирового значения.
Вообще, если говорить в общем и целом о моей жизни, как до войны, так во время войны и после войны, самым страшным были для меня жизнь с мачехой и война. У мачехи были два сына. Так ты представь только себе! Я прихожу с работы, а она мне говорит: «Ты эту котлету не ешь, она — Вальке». И поэтому я иду на «Фабрику Кухню», квадратный батон маслом намазываю себе, ем и пью чай. Потом иду с ребятами гулять. Но ни бандитом, ни хулиганом я не стал. Единственное, в чем я грешен, так это то, что курил и что воровал у мачехи сигареты. Она курила много. Отец ей говорил: «Ляля, я лучше поцелую пепельницу, чем тебя». А я отцу, бывает, в другой раз скажу: «Бать, а все-таки ты подлец. Целуешь пепельницу. А мать моя, которую ты бросил?»
НАЧАЛО ВОЙНЫ
Конечно, нападение Германии на СССР в 1941-м году не стало для нас полным потрясением: ее предчувствовали. Но все дело в том, что в то время категорически запрещалось что-либо про политику говорить. Про войну никто вообще ни одним словом никто не обмалвливался. В тесном кругу, между собой, конечно, говорили люди, что нагнетается обстановка, что там — пятое-десятое. Среди тех, кто работал, особенных никаких таких разговоров, правда, не велось. Может, среди тех, кто учился в институтах, это в разговорах шло. Те-то парни, которые были грамотными, естественно, знали и чувствовали, что че-то такое назревает.
