Воспоминания НКВД И СМЕРШ
Шишканова Алексея Михайловича
Часть 2
Ну а потом, собственно говоря, 22-го июня 1941-го года началась и сама война. Узнал я об этом так. Мы работали всю ночь. Вышли с пацанами грязные и испачканные, - умываться-то некогда было. Это дело случилось утром. Идем с проходной и поражаемся: что же это такое? А рядом уже установлены большие-большие динамики. В то время для того, чтобы передавать какие-то важные правительственные сообщения, включать радио, устанавливались здоровенные и огромные динамики, значит. И народ там, смотрим, шепчется: «Тихо, сейчас Молотов будет говорить. Будет экстренное сообщение». Я и говорю своему приятелю: «Серег, давай подождем. Посмотрим: чего это там?» «Нет, - говорит, - я этого делать не стану. Еще будут опять там какую-то ерунду говорить». Я говорю: «Давай послушаем». Потом мужик какой-то один подходит к нам и говорит: «Войну нам немцы объявили». Ну я Сереге говорю: «Теперь-то послушаем». Выступал по радио как раз Молотов Он говорил, что немцы без всякого объявления войны на нас напали. А потом Левитан речь держал. Мы, наверное, минут сорок стояли и слушали его выступление. И не спавшие и не евшие пришли домой. Помню, через несколько дней как-то я пришел с работы домой, отца на месте не оказалось. Потом пришел отец и сказал, что мачеху отправляет к своему отцу в Мордовию. Говорит: «Собирайся и поедешь к деду в Мордовию! Знаешь что? Сам я уезжаю в Казань». Но сам он в Казань не уехал сразу. Жену отправил поездом в Саранск. Там ее дед встретил и увез к себе в Карьгу.
Сразу после того, как война-то началась, они, все эти начальники с завода-то, собрались и начали справлять свой сабантуй. Ну а я как раз пошел на завод. Прихожу, отец мне там и говорит: «Ну ладно, сынок. Вот тебе ключи от квартиры. Пойди сходи в ЖКО и переоформи, чтоб бронь на нее была. В крайнем случае если вернешься, чтоб у нас жилье было...» Прихожу я в ЖКО (жилищно-коммунальный отдел), как начальник мне там говорит: «А! Шишканов?» «Шишканов», - отвечаю. Тогда у меня еще славился отец. «Батя просил, - сказал я ему, - чтобы забронировали квартиру». «А давай, - говорит, - забронируем». Он написал бумагу, я ее подписал. Он еще сказал тогда: «Вот подпиши здесь: что будет забронирована квартира такая-то и такая-то». Я подписал документ, и все.
Ну а мы чем стали заниматься? После того, как прочитал Левитан свою речь о том, что немец без объявления войны напал на нас, мы прямо так там и сникнулись. Нас в кучу собрал старший мастер дядя Сережа Безруков и разговор завел. «Ну что? - говорит он нам. - Идите отдыхайте, а потом вечером приходите в ночную смену и мы с вами поговорим». Ну и когда в ночную смену пришли, собрали нас всех и говорят: такая и такая ситуация, набор идет. Ну это касалось, можно сказать, всех, кто на заводе работал. Кому-то броню, значит, объявили. Просидели всю ночь мы так. Ничего не делали, только станки погрузили, - завод эвакуировался в Казань.
Я съездил со станками в Казань. Когда приехал, отец мне и говорит перед отправкой своей: «Ты знаешь, что? Поезжай-ка ты к мачехе. Может, там ты продлишь свою непризывную?» Я говорю: «Нет, ни хрена, я пошел в военкомат». Приезжаю в Москву, и тут начальник мне и говорит: «Мы все собрались, пойдем в военкомат». И пошли. А нас, когда мы туда заявились, сразу же и отбраковали, сказали: «Идите, мы еще успеем вас призвать». Ну чего, парням 17 лет было, а кое-кому уже 18-й год шел.
Ну мы и продолжили работать на заводе. Что-то ведь в Москве все равно оставалось. Значит, прихожу я как-то с работы домой, открываю дверь, а там наповал лежат на полу голые мужики и спят. Тут же — четверть вина, значит, у них стоит. Я как глянул и дверью хлопнул. Представляешь? Они должны были эвакуироваться, уже у них вагон там подали, а они ночь провели с бабами. Потом ко мне выбежал отец. Я ему и говорю: «Эх, папа-папа, что вы творите? Люди на войне гибнут...» А сам жену свою он отправил в Мордовию.
Потом проходит недели четыре после начала войны, как мы становимся свидетелем следующей картины. Немец тогда Москву вовсю бомбил. Выходим, значит, мы, пацаны, с проходной с ночной работы: кому 16, кому 17 лет (трудовую книжку тогда выдавали с 16 лет). И вдруг видим: валяются какие-то карточки. Поднимаем: профсоюзная карточка, карточка члена ВКП (б). Думаю: е-мое, что ж это такое? Но я уже, правда, тогда знал, что такое профсоюз и ВКП (б). Тогда я беру карточку, подхожу к дяде Коле Безрукову (он большой, сильный и хороший мужик) и спрашиваю: «Дядя Коля, что это такое?» «А, - говорит он нам в ответ, - паразиты. Бегут из Москвы. А это партийные билеты они побросали, коммунисты, так их. Вы хоть не будьте такими коммунистами!» Вот откуда все наше предательство начиналось!
Ну а потом завод полностью стал эвакуироваться. Мы грузим станки на платформы, лебедками что-то там вращаем, крутим. Тут же кран ходит. Мы что-то закручиваем. И так постепенно завод имени Горбунова эвакуировался. Он, конечно, крупнейшим считался по тем временам предприятием. На нем, если знаешь, знаменитый самолет «Максим Горький» выпускали.
Потом, помню, немцы бомбили Москву, и мы бегали по крышам на заводе и сбрасывали зажигалки. Тушили ее песком. Бывает, пока добежишь, все загорается уже. Там моментально все сгорало. Поэтому быстро сбрасывали, а люди на месте сами, понимаешь, песком засыпали это дело. Не успевали в иной раз. Но больших домов не было в то время в Москве,и бороться с огнем в этом отношении легче становилось. А так там, вообще-то говоря, магний горел, который прямо плавил крышу. И мы лопатой или ногой прямо сбрасывали с крыш все, что горело. Чего там бояться сапогами это сбрасывать? Но обычно ящики с песком, конечно, стояли. По Москве, как помню, летали всякие дирижабли, устанавливали заграждения, везде что-то везли и тащили.
НА ФРОНТЕ
Так в итоге мы прождали до октября месяца 1941-го года. Ну а потом нас старший мастер снова позвал: «Пошли, мол, в военкомат». Приходим в военкомат, нам там и говорят: «А подождите еще немножко». Там ополченцы, значит, идут. А нам время не пришло: кому 17, кому — 18-й год пошел. Ну мы неделю подождали неделю. Приходим. Нам говорят: «Ну идите сюда. Наконец-то дождались!» Начальник, старший мастер добавляет: «Ну вот, мотали-мотали вас». Потом в военкомате нам заявляют: «Завтра приходите с сумками. Сухарей туда-сюда берите». На другой день собрали нас, пацанов. Приходит какой-то небольшого росточка старший лейтенант. Построил нас. И отправили так нас после этого в город Тамбов. В Тамбове мы месяц проучились в запасном стрелковом полку, нас там учили, как стрелять, как с оружием обращаться и прочее. Затем погрузили на платформы и повезли во фронтовую линию.
В общем, короче говоря, на фронт впервые я попал под город Ржев. Помню, станция Алексеевка, где мы выгрузились и первое время начали воевать, переходила из рук в руки. Было страшно! И все-таки потом наши войска немножко продвинулись и станция в итоге оказалась нами занятой. Короче говоря, когда мы пришли, станция эта за нами была — от немцев ее освободили. Почему же такие вещи творились? Все очень просто: через эту станцию настолько большим движение поездов было, что стоял ужас один, - снабжали всем весь, считай, Западный фронт. Когда мы приехали, там уже и окопки были по пояс вырыты. Тогда нас заставили рыть окопы в полный рост. Потом, помню, собрали всех там. Я тогда только-только пришел из землянки. Командир батальона посмотрел на нас, кого-то отобрал и сказал: «Ты, ты и ты, подымайтесь!» В общем, все мы тогда были в сборе. А я чего? 18-й год, считай, пацан совсем. Ну и нас всех, когда собрали, то повели в блиндаж. Приходим, а там, значит, капитан один сидит. Погон тогда ведь не было, - в армии существовали петлицы. Спрашивает: «Умеете с винтовкой обращаться?» Говорим: «Умеем». Парни ж все молодые, горячие. Потом приходит какой-то командир и приносит нам маленький карабин. Тогда, надо сказать, в нашей армии только-только появились карабины. Это проще винтовки было. Ведь если винтовку на плечо подцепишь, так она тебе по пяткам бьет. А карабин удобнее, что ни говори. И — уже с оптическим прицелом. Ну удобно, конечно, все это было, ничего не скажешь. Нас затем сразу же повели на стрельбища. Кто там хорошо отстрелялся, повели в левую сторону. Стреляли по мишени. Я, конечно, говорю это без похвальбы, стрелял отлично. Я такой смелый был, засранец, что мог и стоя, и лежа, и сидя, да как угодно стрелять. И вот нас, человек восемь или десять таких, отобрали в качестве снайперов в разведывательную группу. В общем, наша задача состояла в чем? Мы должны были поддерживать группу разведчиков. Вот этим мы и занимались.
Помню, пошли мы на первое задание. Должны, значит, были поддерживать разведчиков. Они пошли брать «языка». Ну мы места-то тоже знали. А немцы уже пристреляли каждую кочку, паразиты. Короче говоря, бесполезно было от них спрятаться хоть за какую-нибудь кочку. Ну и эти разведчики нам тогда, помню, сказали: «Будете, ребята, поддерживать нас. Если где что зашебуршит, если где выглядывают немцы, вы через оптический прицел по ним бейте». Ну и закончили мы свое задание. Так немцы как начали потом долбать. Выискивали, в общем, они нас. Они и бомбили по нам страшно, и с минометов лупили. Ну и мы все таки как-то уползли от них. Пришли в блиндаж. Но двоих не досчитались — значит, не вернулись они. Но наши когда разведчики по пути шли, то их захватили и волоком тащили. Ну притащили и похоронили, как и положено. Ну а потом разведка еще ходила как-то на задания.
Помню, когда выполняли одно из заданий, от нас к немцам сбежал такой Лейкин, еврей. Это произошло в районе совхоза Неелово Калининской области. И когда он перебежал, его наши разведчики привели как предателя. Потом его прямо перед всем нашим строем расстреляли. Я сам смотрел на это, но участвовать не участвовал, потому что в таких, знаешь ли, делах участвовали уже кадровые пограничники — такие как бы прикомандированные снайпера. Они-то практически и находились при расстреле. Нас, пацанов, молодняк, все как-то не очень на такие задания отправляли. Но все дело, понимаешь, в чем было-то? Мы в то время очень голодными были. Нам сухарь в сутки давали. Такое, одним словом, было наше положение подо Ржевом. Вернее сказать, даже не подо Ржевом, а в селе Алексеевка,- там же проходила наша оборона. Сухарь в сутки, вот такой ломтик хлеба, нам выдавали. Больше ничего-то и не было. И еще приносили баланду, заправленную комбижиром. Вот из-за этой еды Лейкин к немцам, видимо, и подался. А все дело в том, что он еще и до этого своровал очень много паек у нас. Ведь мы когда уходим в оборону, то оставляем вещмешок, а в этом вещмешке — кое-какая еда... Приходим, значит, мы к себе и оттуда втихаря что-нибудь съедаем. А так все время голодные воевали. Хотя бывало и такое,что в термосах приносили какую-нибудь баланду — какую-то сухарную тюрю или что-то в этом роде. Вот мы в иной раз это все дело в котелочке пожуем. Но всегда знали, что как пойдем из обороны, так хоть что-то у нас найдется поесть. Вот такая каша у нас была. И вот этот Лейкин тогда перебежал боевое охранение. Ну а оборона-то сама близко от этого самого боевого охранения находится!!! И вот он, голодный, не выдержал и что-то подался туда. Потом он сам всем заявлял, что немцы его сами схватили. Ну а когда наши выяснили, когда обнаружили наши разведчики, что немцы его в землянку переводят, то немцев, которые его конвоировали, уничтожили, а его самого привели обратно в полк. И прямо перед всем полком расстреляли как предателя. Так что был у нас такой Лейкин.
В 1942 году в боях за деревню Починки Смоленской области я получил контузию. Получилось это так. Мы стояли в обороне. Потом свое время кончили. А в обороне нам ведь сколько положено было находиться? По четыре часа. В общем, посидели мы в окопах и пошли делать смену. Короче говоря, шли мы и возвращались с обороны. Двигались мы втроем, я — посередине. Под самый конец обороны должен был быть промежуток. Там находилось боевое охранение, дальше уже следующий полк стоял. Мы уже практически подходили к этому промежутку, чтобы снова спуститься в траншею. И тут вдруг тресть... - начался немецкий обстрел. С тех пор я больше ничего не помню. Я оказался в госпитале. Тащила меня девчонка одна. Какая-то женщина. Я не помню, как ее звали. Да она и не из нашей части была. А когда мы стояли в обороне перед этим, знаешь, что было еще характерно? Это под Смоленском случилось. Оборона была полная воды уже весной. И вот попали под обстрел. А вышли на нас так. Ведь мы когда приходили в оборону, то звонили: тыр-тыр, и наряд менялся. А тут получилась такая вещь, что наряд должен был смениться, а нас-то все нет. Наряд старший все звонит и говорит: «Нет обороны! Нету!» В результате за нами пошла поисковая группа и на нас же и натолкнулась. После этого сразу в санбат отправили, потом — в полевой госпиталь.
В госпитале я провалялся шесть месяцев. Что я могу рассказать тебе об этом периоде своей жизни? Госпиталь этот был не стационарным, а полевым. Обслуживание, насколько это возможно было в полевых условиях, делалось хорошее, - обслуга нормальная там была. Запомнился мне там один случай. Значит, со мной лежал один раненый офицер. Звание у него было старший лейтенант. Ранение у него оказалось очень тяжелое: у него руки не было, ног не было. И вот, когда воинская часть, где он был, ушла на отдых, пришли проведать его товарищи. Их батальон тогда как раз недалеко от госпиталя располагался. Так вот, пришли его товарищи, а он все плакал, говорил: «Кому я нужен?» Да все такое, пятое-десятое. Я все как-то пытался завязать с ним разговор. Говорю ему: «Да все в порядке будет, ты давай». А тут еще сестренка вокруг него все бегала, уколы, значит, обезболивающие ему все делала. Сделает ему укол — он вроде утихнет. А дело в том еще, что к нам в госпиталь попал один из их части капитан. Когда раненые попадали в госпиталь, был им дан приказ такой: чтоб все наганы и пистолеты сдавали дежурному по госпиталю. А этот, значит, капитан пришел и не сдал его. Вот пришел он с пистолетом. А тот ревет, плачет, кобуру у него расстегнул, достал пистолет и застрелился. И когда ребята в очередной раз пришли его проведать, застали вот такую вот картину. Этот капитан сам не знал, что он не сдал пистолет. Он, видно, забыл. Это потом он уже сказал, когда его за это дело чуть в штрафную не отправили. Да, хотели его за это дело в штрафники отправить. И он даже не слышал, как тот расстегнул кобуру и достал пистолет. Так он нам говорил. А может, специально не стал ничего делать. Я вот лично что-то сомневаюсь в том, что тот достал пистолет, а этот не заметил. Но этот раненый сам себя застрелил. А тот капитан, который был с пистолетом несданным, чуть в штрафники не угодил. Когда-то они вместе в одной части служили. И вот, когда он оказался в таком раненом положении, этот старший лейтенант, его с поля боя привезли в этот медсанбат. А оттуда — в полевой госпиталь. Потом бы его отправили дальше бы на материк, то есть, он полежал бы немного в полевом госпитале, его бы подправили здесь как следует, а дальше бы уже отправили в госпиталь в тыл. Но он покончил с собой.
https://vk.com/public196123996?w=wall-196123996_23541
