Спиваются... Спиваются и гибнут мужики
03:48 29.09.2023 16+
Спиваются... Спиваются и гибнут мужики...
Рассказы и интервью о фильме
«Старец Илий надел на меня крест и сказал: «Надо снять фильм»
Режиссер Эдуард Бояков — о своей новой картине, знаках свыше, цветах Пасхи и ангеле в красном платье
«Русский крест» — это кино для простых людей, считает Эдуард Бояков. Накануне выхода в прокат своего экспериментального фильма (герои говорят стихами, за кадром звучат народные песни и электронная музыка) худрук Нового театра рассказал «Известиям» о том, почему не хотел, но утвердил на главную роль Михаила Пореченкова, за что он ценит эстетику богатырства и при чем тут Оптина пустынь.
«Не надо стесняться первого плана»
— Что означает для вас название «Русский крест»? Кроме того, что герой действительно носит крест.
— Голгофа, судьба, путь, жертва. Здесь без очевидных определений не обойтись. Пусть банально звучит всё то, что я произнес. Но это первый план, первый ряд символов. Не надо стесняться первого плана. Есть темы, где нужно говорить очевидное и разбираться с главным.
— Фильм снят по одноименной поэме Николая Мельникова. Как вы познакомились с ней и почему решили делать кино?
— История фильма связана с Оптиной пустынью, с которой и у Мельникова многое связано. Он даже умер рядом с монастырем, скоропостижно, в сорок лет. Был чадом отца Илия, почитаемого архимандрита.
Я познакомился с Оптиной в 2015 году. Уже тогда попал в скит. Один из моих товарищей передал мне книгу. Нет, сперва текст. Просто распечатанный. Сказал, что старец Илий считает: надо снять фильм по этой поэме. Это была серьезная рекомендация. То, как отец Илий рассуждал о литературе, об истории, меня очень убеждало. Я за час прочитал и сразу понял, что это очень интересно.
Долго не решался писать сценарий, хотя думал о нем постоянно. Монах оптинский, отец Григорий, меня к нему подталкивал. А потом случилась встреча с отцом Илием. Он ко мне подошел и просто надел крест. Большой. У меня был маленький. И сказал: «Надо снять фильм». Такое вот символическое действие.
Еще, наверное, года два я писал сценарий. Затем год или два задавался вопросом, у кого попросить деньги.
В итоге дал прочитать сперва текст, потом сценарий Игорю Кудряшкину, одному из руководителей Уральской горно-металлургической компании. И моментально получил от него реакцию. Он сказал, что готов сделать всё, чтобы фильм состоялся. Дальше включился продюсер Вадим Горяинов. Он оформил и запустил процесс.
«Михаил на себя роль тянул. Но в этом-то и сила Пореченкова»
— Выбор центральных фигур картины — Юрий Кузнецов в роли старца, Михаил Пореченков в роли Ивана Ростка — ваш ?
— Кузнецов — мой, сразу решил. А Пореченков снимался у Горяинова в «Поддубном», это была рекомендация Вадима. И я, не буду скрывать, сперва видел другого героя. Пореченков мне всегда был очень симпатичен как театральный артист. Тем не менее, читая поэму, представлял героя, так сказать, поневротичнее и….
— …Посуше?
— Посуше, да — моего сложения. И мельниковского. Худого. В этом отношении мы с ним не богатыри. Пореченков, кстати, знал этот текст. И не просто знал. Он и с отцом Илием был знаком. И ему отец Илий говорил, что надо снять фильм. На это Михаил ответил: «Батюшка, я артист, я не могу снять фильм». Поэтому Пореченков приехал ко мне на пробы очень мотивированный.
А пробы у нас были огромные. Мы очень многих смотрели. И очень хороших артистов, и просто крутейших. Но что-то у меня не складывалось. Не мог принять решение.
А Пореченков очень уверенно мне говорит: «Ты знаешь, «Русский крест» — это же очень русская история. Мне кажется, герой должен быть как русский богатырь. Чтобы крест нести».
Я говорю: «Михаил, с тобой всё понятно. Если бы я снимал фильм про Бабу-ягу и какая-нибудь мисс мира хотела бы сняться, то, наверное, тоже пришла бы и сказала: «Знаешь, Баба-яга должна быть симпатичная, длинноногая — вот это интересная будет концепция».
— После этого вы пересмотрели свои убеждения относительно героя?
— Нет. Слишком уже очевидно стало, что Михаил на себя роль тянул. Но в этом-то и сила Пореченкова. Я на пробы пошел только из-за того, что меня Вадим Горяинов попросил. Он сказал, что пробы — это святое. Тем более с хорошим артистом. Не помню уже, сколько проба его длилась. Но я моментально понял, что эта роль для Михаила.
— Озарение случилось?
— Да-да. Не раз замечал, что многие хорошие артисты чудовищно читают стихи. И это не особенность моего вкуса. Они их не понимают, не могут осмыслить, разобрать. А у Пореченкова просто идеальный слух на стихи. Он чувствует русскую строфу, этот самый хорей, вот это удивительное пространство нарратива, очень редкое для поэзии.
«Мельников — продолжатель Твардовского, большой поэт»
— Лучшие стихотворные повествования для вас какие?
— В этом размере — Пушкин, Твардовский, «Конек-горбунок» Ершова. Можно восхищаться, например, Пастернаком или Арсением Тарковским, но они не могли рассказать историю о том, как человек встал, сел, налил чай, вышел, увидел собаку, подумал о погоде, что-то сделал.
Думаю, Твардовский с его «Теркиным» в середине XX века был, наверное, главным повествователем. И это не просто история. Это героическое повествование, заряженное тропами, символикой.
Мельников в этом отношении продолжатель Твардовского. Он большой поэт. Те, кто так не считает, не понимают природы его таланта.
— В чем его сила?
— Его текст живет как эпическое народное произведение. Деревня, алкоголик, потеря семьи, вылетевшие из семейного гнезда дети — это эпос, архетипы. Кстати, единственное нарушение нарратива, которое я себе позволил, связано с детьми.
— Дети пришли на похороны? В оригинале этого нет.
— Да, дети пришли, построили храм, молятся в нем. И внуки героя молятся. У Мельникова всё заканчивается в 1990-е. А у нас действие доведено до 2020-го. И я показываю могилу старца, который пережил много-много всего и ушел из жизни совсем недавно, в возрасте, допустим, 90 лет. Многие русские старцы до этого возраста доживают. Отец Илий недавно отметил 90-летие, слава Богу.
— Мельников — поэт одной поэмы? Как Ершов — поэт «Конька-горбунка»?
— С этим соглашусь. У него есть несколько сильнейших стихов. Но поэма — это, конечно, озарение. Очень быстро написанная, как он признавался. Свыше продиктовали, судя по всему.
Я общался с его родными, с сестрами. Был в его родной деревне. Одна из сестер — регент в местном храме. А деревня находится, можно сказать, на встрече трех границ — Белоруссии, Украины и России. Там утром слышно, как петухи кричат из трех сторон. Это очень музыкальный край, поэтический, песенный
— Снимали в этих местах?
— Нет, в Тверской области. Нам с оператором Максимом Осадчим нужна была особенная фактура. Деревня, в которой есть мост. Русская деревня, как правило, стоит на одном берегу. А мне, повторюсь, для сюжета нужна была переправа. На одной стороне реки — храм, а на другой, напротив, — изба, которую мы построили с художником-постановщиком Константином Пахотиным. Река должна быть быстрая, потоком. Уже выбрав локацию, узнал что Тверца означает «быстрая река».
«Мы с Захарченко мечтали, как будем показывать в Донецке русское кино»
— Расскажите о визуальном образе ангела. Ангел — женщина. Как пришла эта идея? И почему ангел читает текст, а не закадровый голос?
— Надо было каким-то образом перевести стихотворный текст в сценарий, в реплики. Мы с Вадимом Горяиновым быстро поняли, что читать должна женщина. Чтобы не делать фильм слишком брутальным, мужским. Язык, логос, душа поэтическая — это женская энергия.
«Мы дошли до второго куплета «Дня Победы», и женщины начали рыдать»
Пианистка Валентина Лисица — о выступлении в Мариуполе, разбитом пианино из «Азовстали» и «Мурке» с кошкой на коленях
И потом — поэт не только пророк. Ему ангелоподобная сущность свойственна изначально. Так и возникла женщина в красном платье.
— Почему красный? А еще она в белых кроссовках по снегу идет.
— Пасхальная цветовая гамма — это прежде всего два цвета. Белый и красный. Связывающие нас, с одной стороны, с кровью, с трагедией. С другой — сообщающие, что смерти нет. Очень сильное сочетание и очень русское, православное. И поэтическое, конечно. На этом контрасте много построено.
Я недавно ехал по Москве, видел рекламу Пасхального фестиваля, который мы в свое время с Валерием Гергиевым придумали. И радовался тому, что логотип фестиваля, яйцо Фаберже — я его, простите за нескромность, выбирал, — бело-красное. Оно несет в себе этот праздничный заряд.
— Прокат фильма прошел. Пошел народ?
— То, что серьезные прокатчики на нас обратили внимание, отозвались, вселяет надежду. Мне сложно говорить о каких-то ожиданиях. Могу только повторить, что категорически был против любого намека на фестивальные спецпоказы для небольшой православной аудитории.
Кроме того, воцерковленные, может быть, и не нуждаются в такой открытой проповеди. Не менее важно обратиться к зрителю, который ищет Бога, предчувствует встречу.
В том, что это кино для простых людей, я, к счастью, уже убедился на предпоказах.
— Символично, что фильм вышел именно сейчас?
— С одной стороны, в нем нет событий, напрямую связанных с военным контекстом. С другой — за пространство русского логоса, русской души мы и воюем.
Мне очень интересно, конечно, как в регионах фильм будут смотреть. Жаль, в Донецке не сможем его показать, там запрещены собрания. А мы с Захарченко в свое время мечтали, как будем там показывать русское кино. Дай Бог еще фестиваль какой-нибудь проведем в Донецке, я думаю. Россия жила и будет жить не только столичной культурой.
Газета "Известия"
«Страшно оказаться перед Богом, когда уже не сможешь ничего исправить»: Эдуард Бояков о фильме «Русский крест», чуде в Оптиной пустыни и Святой Руси
В этом году на экраны вышел новый фильм «Русский крест». В основе сценария одноименная поэма Николая Мельникова (1966–2006) —рассказ о судьбе человека, который переживает глубокое покаяние, и о судьбе народа, ищущего выход из тьмы безвременья. «Фома» расспросил режиссера фильма Эдуарда Боякова о его размышлениях и переживаниях, связанных с этой работой.
- Эдуард Владиславович, каким личным впечатлением от поэмы «Русский крест» вы хотели поделиться со зрителями?
- Во-первых, меня поразило то, как Мельников рассказывает эту историю. Сюжет намеренно простой, прямой. И это важно. Нам вообще сначала нужно разобраться с простыми вещами. Усложняет и приукрашивает все дьявол. Это он придумывает всевозможные скрытые смыслы и отвлекающие маневры. А у Бога всё ясно: надо научиться каяться, молиться, любить Господа и людей, даже врагов. Человек должен без истерики и самооправдания смотреть в зеркало. И честно отвечать себе на вопрос: покаялся ли я, разобрался ли?
Во-вторых, я почувствовал, что нас всех — не только мое поколение — объединяет общая судьба, путь осознания и покаяния. Так вышло, что вся наша съемочная команда — практически ровесники. Многие до этого занимались реставрацией храмов. Но быть может, пришло время восстанавливать утраченное не только кирпичом и цементом, а еще и поэзией. Поэтому наш фильм не просто экранизация, это высказывание целого поколения, посвященное нашим родителям, связанное с нашей памятью, народом и пониманием того, что путь к вере может сопрягаться с болью, страхом, мучением. Но это путь к радости, потому что теперь мы живем с Богом.
- Преображение главного героя начинается со встречи со стариком-отшельником. А был ли у вас опыт подобной встречи, которая изменила взгляд на мир и себя самого?
- Такая встреча была… Но не с человеком, а местом — с Оптиной пустынью. Первый раз я провел в скиту около месяца. Тогда-то и произошел переворот в моей душе. Люди, которых я там встречал, произвели на меня огромное впечатление. Они несли в себе совершенно иной, неизвестный мне опыт. Мне оставалось просто им внимать. Я готовился к исповеди. Очень долго, несколько дней. Даже написал ее от руки. А вверху выделил вопрос, который меня сильно беспокоил. И вот подхожу с этим листочком к храму, поднимаюсь на крыльцо, и вдруг начинается гроза! А у меня самого внутри настоящая буря… Все закончилось так же неожиданно, как началось. И тут открывается дверь, выглядывает старец Ефимий, жил такой человек тогда в скиту, смотрит на чистое небо, видит меня и начинает подробно отвечать на мой вопрос, хотя я даже не успел его задать! А спросить я хотел о том, что делать, если в чем-то уже покаялся, но этот грех продолжает тебя мучить… Главное, что я для себя вынес тогда из Оптиной — это ощущение ответственности за каждый свой поступок и понимание того, что последствий не избежать.
- В фильме мы видим историю покаяния человека, главная движущая сила внутренних перемен которого — страх: вот зловещие тени ползут по домам, вот герою снится чудовищный змей, вот он оглядывается на свою прошлую жизнь — и вся она тоже словно ужасная тень... Но разве можно на страхе построить что-то надежное?
- Страх Божий — начало всего. И здесь именно он. Нам, как детям, часто не хочется верить в то, что придется нести ответственность, а хочется спрятаться под одеяло и сказать: «Я в домике». Но так не бывает! И мне действительно страшно оказаться перед Богом, когда я уже не смогу ничего исправить. И нашему герою тоже страшно не успеть! Страх Божий должен побуждать работать над собой. Это необходимо, потому что человек, не боящийся Бога, становится Люцифером — его гордость побеждает всё хорошее в нем. А со временем придет и радость, ведь есть еще Божья любовь, дающая нам мир и надежду.
К тому же кинематограф — вещь грубая. Он обращается к человеческим инстинктам. Кинематограф не должен скромно просить зрителя задуматься о чем-то. Нет! Он буквально хватает человека, трясет и ошеломляет напором света, звука, картинки.
- В «Русском кресте» звучит тема Святой Руси — некоего утраченного «золотого века», потерянного наследия предков, которые умели по-настоящему верить и по-христиански жить. Но нет ли здесь опасности создать миф, в который так удобно спрятаться от не столь приглядного настоящего?
Жить в настоящем не значит не думать о будущем или плевать на могилы. Нужно уметь быть здесь и сейчас, нужно помнить о прошлом. Если мы христиане, то для нас смерти нет, а значит, наши предки с нами. Не где-то там, позади, а здесь — как часть большой духовной семьи. Поэтому противопоставление прошлого и настоящего — ошибка. Как и превозношение одного времени над другим, ведь проблемы были всегда. Прекрасно находить в прошлом красоту, но отреагировать на нее мы можем только в настоящем. И, обращаясь в прошлое, мы обогащаем и исправляем настоящее, а значит, и будущее. Оглядываясь назад, мы можем увидеть, как жили наши праотцы: Православие для них было не одной из составных частей жизни, а единственным содержанием, и сама жизнь была понятнее, а путаницы было меньше. Но при этом, конечно, Святая Русь — не конкретная эпоха, а совершенный образ, собранный из лучшего, что было, к которому хотелось бы стремиться.
В последних сценах фильма мы переносимся на 20 лет вперед. И видим, что сельский храм, на который главный герой собирал пожертвования, неся свой тяжелый крест, не только достроен — в этом храме много людей. Самых разных возрастов. Вот что такое Святая Русь! Молитвенное единение всех людей, живущих по заповедям, заботящихся о храме и причащающихся из одной Чаши. И Святая она не из-за того, что все святые, а потому что все могут войти в это пространство святости, под Божий покров. Каждый из нас имеет такую возможность. Достаточно прийти на воскресную литургию.
- А что этот фильм может открыть молодым людям?
Я подходил к тексту поэмы очень деликатно и практически ничего не изменил. За одним исключением. В моем фильме, в отличие от истории Мельникова, дети главного героя успевают на похороны, успевают покаяться, встретить старца, побудившего к покаянию их отца. Они еще молодые, а значит, у них больше шансов прожить жизнь осознанно, в духовном делании. И наш фильм — обращение не только к ровесникам, но и к поколению наших детей. Возможно,
