Светильник под спудом. Часть 1. Житие преподобного отца монаха Герасима Краснослобожца
Саровская пустынь... В XVIII и начале XIX века это был один из самых почитаемых в народе и авторитетных среди подвижников монастырей. Именно в Саров благословляли своих наиболее ревностных духовных чад опытные духовники. Пустынь славилась высоким подвижничеством, строгой монашеской жизнью. Именно в Сарове явился один из величайших (если не сказать – самый великий) святой нового времени – преподобный Серафим.
При воспоминании о преподобном Серафиме невольно возникает вопрос: откуда вдруг в российской глубинке, в глухих темниковских лесах, в небольшом монастырьке Тамбовской епархии мог появиться светильник, подобный великим подвижникам древнего православного Востока, истинный боговидец, созерцатель и носитель нетварного света? Преподобный Серафим, несомненно, был знаком с творениями учителей древнего православного монашества, но не более, чем любой другой усердный русский монах его времени. Рукописное собрание Саровской пустыни (РГАДА, ф. 357) располагает не бедной, но и не уникальной подборкой литературы по данному вопросу, а печатные издания славянских и русских переводов святых отцов и основоположников монашества в то время еще не получили такого распространения, как с середины XIX столетия. Так что предположить здесь опыт в значительной мере книжный было бы неверно. Говорить же исключительно о сверхъестественных откровениях – значит подвергаться опасности спутать великую святость с прелестью. Единственный вывод, который напрашивается сам собой: святость преподобного Серафима – плод гениального ученичества, умения усваивать и преумножать духовный опыт наставников, сподвижников, сомолитвенников и сотаинников.
Выдающаяся личность преподобного Серафима как бы невольно заслонила собой от взора потомков плеяду его предшественников и современников, подвизавшихся в Сарове. Собор саровских старцев поистине не менее велик и ярок, чем собор старцев оптинских. Однако в отличие от Оптиной пустыни, духовный расцвет которой приходится почти на столетие позже, Сарову не пришлось стать центром духовной жизни России своей эпохи. Расцвет Сарова во второй половине XVIII – начале XIX веков совпал с глубоким охлаждением к вере среди аристократии и образованных сословий. Даже среди представителей высшей церковной иерархии, в то время также нередко далеких от подлинного духа церковности, саровские подвижники часто не находили должного понимания. Редким исключением из этого ряда был митрополит Санкт-Петербургский Гавриил, который, будучи сам истинным иноком и ценителем подлинного монашеского опыта, стремился возродить духовную жизнь в своей епархии. Для этой цели он привлекал и саровских монахов. В том числе оттуда он взял настоятеля в Новгородский Юрьев монастырь, привлекал воспитанников Сарова и к миссионерской деятельности, особенно среди раскольников. Однако самой, пожалуй, выдающейся «находкой» митрополита Гавриила был валаамский игумен Назарий, приглашенный митрополитом на это место прямо из отходной пустынной келлии Сарова. Именно игумену Назарию удалось не просто начать дело возрождения пришедшего в упадок древнего Валаамского Спасо-Преображенского монастыря, но и воссоздать на островах Валаамского архипелага целую монашескую колонию, включавшую, помимо основного монастыря, скиты, пустыни, келлии, – словом, поистине, русский Афон, сходство которого с идеалом монашества – Святой Горой состояло в преемственности духовного молитвенного опыта, а подчеркивалось уединенным положением и необычной природой архипелага. Однако и Валаам, несмотря на свою широкую известность, так же, как и Саров, остался тайной для мира, а многих подвижников его мы знаем, в лучшем случае, только по именам.
Итак, к величайшему сожалению, Саров, как и некоторые другие выдающиеся монастыри его духа и поколения (Площанская пустынь, Пешношский монастырь и др.), в силу ряда внешних причин не имел того влияния на духовную жизнь русского общества, какое имела с середины XIX века Оптина. Скорее именно к Сарову, а не к Оптиной, подходит определение «святыня под спудом», так как он, будучи целью паломничества и идеалом монастыря среди сословий традиционно благочестивых – крестьянства и купечества, не нашел среди них для себя ни летописцев, ни бытописателей, никого, кто бы стремился по мере своего понимания донести его свет до тех, для кого монашеские идеалы были поначалу чужды и непонятны.
Литература о Сарове крайне скудна. Кроме двух вполне серьезных книг иеромонаха Троице-Сергиевой лавры Авеля (Ванюкова), воспитанника Сарова, принятого в лавру в период наместничества архимандрита Антония, можно назвать лишь упоминание о саровских подвижниках в Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря митрополита (тогда – архимандрита) Серафима (Чичагова). Только в этих работах, при всем почитании великого старца Серафима, все же настойчиво проводится мысль, что такое выдающееся явление могло произрасти лишь на плодородной почве живого монашеского опыта, носителями которого были саровские подвижники, ибо в противном случае великий преподобный был бы древом без корней, а не той маслиной плодовитой, от которой в значительной мере начался поворот высших сословий русского общества к вере и Церкви.
иеромонах Авель в предисловии к книге «Общежительная Саровская пустынь и достопамятные иноки, в ней подвизавшиеся»[1] пишет: «Общежительная Саровская пустынь находится в Тамбовской епархии, на границах Нижегородской и Тамбовской губерний, на расстоянии от москвы в четырехстах, от города Арзамаса в шестидесяти, а от города Мурома Владимирской епархии в ста двадцати верстах, в лесу, на возвышенной горе, между двумя речками Сатисом и Саровкою, соединившимися вместе под монастырем. Мирские селения отстоят от монастыря верст на двадцать, и ближе нет жительства, как на пять верст, и притом с одной стороны. Местоположение пустыни очень красиво и восхищает душу всякого посетителя. Монашеское благочиние соблюдается со всей строгостью; трогательная продолжительная служба умиляет сердце; во время пения столпового, по чину Афонския горы, сладостное чувство наполняет душу, и в церкви особенно возбуждается благоговение к подвижникам, иноческими добродетелями в общежитии просиявшим.
О сей пустыни по справедливости можно сказать, что в нынешнем веке это примерная пустынь. Она не только по внешности красива, но и внутренно украшена христианскими монашескими правилами и подвигами благочестивой жизни приснопамятных мужей, подвижников добродетели, каковы были: первоначальник иеросхимонах Иоанн, преемник его, ученик и сподвижник строитель Димитрий, благочестивый старец Ефрем, благоговейный муж Пахомий, смиренный Исаия, ревностный Питирим, строгий Иоаким, правдивый игумен Нифонт, пустынник игумен Назарий, иеросхимонах Дорофей, схимонах Марко, иеромонах Серафим, Иларион, иеродиакон Александр и другие.
Подвиги сих мужей и поднесь сохраняются в памяти людей, чтущих благочестие. Подвижники сии совершенно преданы и полезны были обители; служа дня нея украшением духовным, в своей жизни достоподражательный пример подавали братии в твердом уповании на помощь Бога Всемогущаго, Которому Единому посвятили они на служение тело и душу свою. Они пребывали в безмолвии и вместе с тем в непрестанной молитве, беседуя всегда мысленно с Богом; при содействии благодати Божией, имели мудрое и тонкое познание сердца человеческого и, аки светильники, озаряли чистым светом учения Христова всех приближающихся к ним, указуя всякому истинный путь, ведущий к спасению. Сколь святыми добродетелями украшена была душа их! Какой духовной доблести в них недоставало! В вере тверды, в терпении непоколебимы, в молитве неутомимы, в воздержании постоянны, даже в тяжком предсмертном борении плоти бодры и сильны. Не изнемогая в благочестии, но горя несомненною верою, с теплою молитвою предавали они дух свой в руки Бога Живаго. Посему душеполезно воспомянуть некоторые черты из жизни их, назидательные мысли, какия любили они повторять, и их труды на пользу святой обители Саровской».
Говоря о книге иеромонаха Авеля, нельзя не отметить тот факт, что о преподобном Серафиме говорится в ней как о первом среди равных подвижников саровских, а кроме монашеских поучений преподобного Серафима, ныне всем известных, приводятся аналогичные поучения его старших соверменников, например игумена Назария, весьма близкие к ним и по духу, и по стилю, что опять-таки говорит о наличии своеобразной саровской монашеской школы, вершиной которой и стал преподобный Серафим.
Однако в работу о. Авеля не вошли некоторые жизнеописания саровских монахов, содержащиеся в рукописных сборниках монастырской библиотеки. Причину этого нам объяснить трудно: эти рукописи относятся к концу XVIII – началу XIX веков и едва ли могли быть ему неизвестны. Скорее всего, это можно объяснить тем, что эти жития были вполне обычны и заурядны для добросовестных саровских монахов и не являлись выдающимися на фоне не только подвигов самого преподобного Серафима, но и других его сподвижников, таких как игумен-пустынник Назарий, саровский духовник иеромонах Иларион, отшельники схимонах Марко и иеродиакон Александр.
Что же касается жизнеописания первого поселенца Сарова, жившего там еще задолго до основания пустыни, Герасима Краснослобожца, оно крайне скудно и послужило лишь основанием для упоминания о нем в литературе.
Публикуемые жизнеописания интересны нам еще и тем, что, не являясь житиями прославленных святых и будучи предназначены только для внутреннего монастырского чтения, они, несмотря на свойственное эпохе и жанру обилие риторики, абсолютно лишены чисто агиографической приукрашенности и схематизма, достаточно откровенны в описании тех или иных искушений и представляют подвижников живыми людьми, а не абстрактными носителями определенного идеала святости.
Особенно трогательны в них и некоторые детали: стоит обратить внимание, например, на то, что в тяжелой болезни схимонах Досифей, чтобы не утруждать братию уходом за собой, перестал сначала есть, а потом и пить.
Тексты жизнеописаний приводятся по следующим сборникам из Рукописного собрания Саровский пустыни (РГАДА, ф. 357): Герасима Краснослобожца – по сборнику № 135 лл. 144–147 об., Досифея, его ученика Савватия и иеромонаха Авраамия по сборнику № 325 того же собрания, сверено с Житием Досифея Саровского № 153.
л. 144/ Житие преподобного отца монаха Герасима Краснослобожца
Сей преподобный отец Герасим где родился и воспитан, нам о том неизвестно; а пострижен в монашеский чин в Краснослобоцком Спаском монастыре; и по любви ко уединенной жизни изыде из того монастыря в самую глубочайшую пустыню, на место называемое старое городище, состоящее в темниковском большом лесу, между рек Сарова и Сатиса, на горе, где ныне стоит Саровская пустынь; и прииде к живущим тамо; пустынножительным монахам, им же бе наставник монах Феодосий. Пожив же с ними малое время остася един: ибо монах Феодосий преселися с своею братиею с того места во град Пензу /л. 144 об./ в некий монастырь в настоятеля. По отшествии же их преподобный отец Герасим препровождал жизнь свою богоугодно; пребывая всегда в посте и молитве. Преобучаше себе подвигу духовному и того добре навыче побеждая страсти душевныя и телесныя, житие стяжал смиренномудрое.
В мирския селения ретко да и то по необходимости из пустыни исходил, питая тело своими трудами, копал мотыкою землю и сеял хлеб каковой у него случался, а при том собирал по лесу всякой овощь, а когда хлеб печаше, всегда мешал пополам с мукою гнилую колоду и тем питаше тело свое; [ядши] на всякой день, аще и на праздник единожды в день, и егда кто к нему прихождаше /л. 145/ от мирских людей, для благословения и душеспасительной беседы или бывши в лесу потреб ради своих заходили к нему ночевать; тогда он той хлеб свой, смешанный с гнилою колодою представлял им ясти, тогда услаждашася в гортани их, аки мед; и насыщахуся им со удивлением видяще хлеб черный и смешанный как сказано з гнилою колодою, а вкус имеяше лучше чистаго; приходящие же людие всегда обретаху его на молитве: или в телесных трудах. То есть лес секушим, землю мотыкою копающим или иное делающа рукоделие; а когда обретаху на молитве тогда он претворялся аки спящей и по многократном от приходящего /л. 145 об./ творении Иисусовой молитвы отвещаваше по обычаю Аминь. Принима всякого приходящаго любезно; угощевав духовно от божественнаго писания а телесно вышесказанным хлебом и овощем лесным.
Сказоваше же приходящим к нему их же знаяше добродетельных быти людей, чудодействие: в нощь на праздник Благовещения Пресвятыя Богородицы молящуся мне тепло, услышах в горе сей звон так великий, яко месту всему колебатися, и от того времени по многия дни таковый звон мне слышен бывает. Некие же слышаще от него сие, мняще сокровище некое сокровено в земли: и того ради бывает знамение сие, начаша копати землю, ищуще сокровища /л. 146/ но не обрета их. В едино время копающе обретоша шесть крестов каменных четвероконечных, а единой медной складной, и принесоша оныя к преподобному Герасиму вопрошающе его: отче святый жили ль в древния лета на сем месте христиане? он же отвеща им: Господь Бог есть на месте сем: яко сими святыми крестами ныне обретенными по воли Божией быти мню, что место сие прославлено от Бога будет по николиких же летех найде на него искушение таковое: разбойники приидоша в то место и начаша на болшой темниковской и арзамаской дороге разбои творити и грабительныя вещи часто приходяще в келию герасимову деляху свое и ему многие пакости творяху, еще же и [бортники] того места кадомских мордвы бортня /л. 146 об./ ссылаху его, претяще убивством аще не отидет с сего места.
Тогда виде он Герасим таку напасть от диавола себе нанесенную, зело бысть прискорбен и смятеся умом, не зная что сотворити, бояше бо ся: да не постраждет что злое от разбойник или мордвы, паче же от градских начальников за необъявление разбойников, подпаде яко человек малодушию: скорбяще о сем да помоляшеся усердно Богу, да покажет ему место, еже Самому Тому угодно ко спасению души его, яко же весть своими судьбами да избавит его от належащия нань беды, и тако ему молящуся и размышляющу приидоша к нему братия из краснослобожского спасского монастыря в котором от пострижен начаша просити /л. 147/ его от лица всей братии обители той, дабы он пришед к ним принял строительную должность. Тогда он разсмотрел что в рассуждении его вышеобъявленных обстоятельств сие бысть от Божия Промысла, преклонися на их прошение, и пойде к ним в монастырь с тем намерением аще Бог благоволит, то паки в то пустынное место, на нем же живяше возвратитися, ибо зело любляше то место, и бысть в реченном спасском монастыре строителем. Будучи же настоятелем не измени своего пустыннаго жития и правила; поживе же малое время в монастыре с братиею постави себе отшелническую келлию расстоянием от монастыря своего пять верст, на речке ряпке /л. 147 об./ и живяше тамо безмолвствуя с единым немым монахом братия же к нему из монастыря прихождаху благословения ради великия дела духовныя и монастырския по его благословению творяху, любяху бо его яко отца и наставника и никуда кроме той пустынной келлии его не отпускаху, понеже при нем обитель их изобиловала всяким изобилием.
И живяше в той пустынной келлии богоугодно многия лета и питаше тело свое яко же и в преждереченной саровской пустыне возделывая мотыкою землю сам сеяше хлеб и репу и другия овощи; излишнее же в монастырь свой отсылаше, и тако пожыве богоугодно до кончины своея, и еже в жизни своей сподобился от Бога благодать получити; и молитвою своею человеком недуги уврачевати. Богу нашему слава ныне и присно и во веки веком аминь.
Продолжение
http://www.pravoslavie.ru/put/070614120416.htmМатериал подготовила Т.В. Суздальцева
